В Португалии ход демократизации был намного более хаотичным. Хотя в целом режим Салазара был менее репрессивным, чем режим Франко, а ближе к концу (после того как основатель сначала слёг, а затем умер) пережил даже некое подобие либерализации, тем не менее в последний момент именно он оказался менее склонным к компромиссам. Если испанские власти (тоже после смерти основателя) начали транзит сами — «сверху», то португальские дождались пока его начнут «снизу». Поэтому испанская история больше похожа на то, что принято называть «реформы», а португальская — на «революцию». Правда началась последняя не с классического народного восстания, а с офицерского путча, который неожиданно оказался поддержан толпами на улицах и приобрёл благодаря этому необратимый характер. Сути сказанного этот нюанс, однако, не меняет.
За два революционных года правительство в Португалии поменялось раз пять или шесть. Имели место там и то, что в нашей традиции называется «двоевластием», и попытки переворотов — правых и левых, — и насильственная конфискация собственности, и масштабная национализация, и коллективизация на селе, и чистки в госаппарате.
Поскольку все эти прелести начались в Португалии на несколько лет раньше, испанские власти получили какое-то время на наблюдение и размышление.
Из происходящего у соседей они извлекли правильный урок и запустили демократизацию сами, не дожидаясь пока прижмёт. В результата им удалось заключить с оппозицией соглашение и добиться приемлемых для себя условий — чисток не было, а тоталитарное прошлое было просто предано забвению — без ревизии и поиска виновных.
Очень важным фактором стало то, что франкистам до последнего удавалось сохранить лояльность армии. В этом смысле режим представлял из себя серьёзную силу и игнорировать переговоры с ним оппозиция не могла. В Португалии же разговаривать с уходящим правительством оппозиции было незачем, поскольку военные первыми от него отвернулись. Причина различий заключалась именно в адекватности — Франко хватило ума спокойно уйти из требовавших независимости африканских колоний и ни в какие новые авантюры не влезать, в то время как его португальские коллеги вели с ангольскими, мозамбикскими и гвинейскими партизанами затяжные войны. Именно недовольство ими и привело военных к пониманию того, что режим безнадёжен.
Немаловажным отличием стало то, что португальская оппозиция, возглавляемая коммунистами, была настроена очень радикально, в то время как их испанские коллеги являлись сторонниками умеренного «еврокоммунизма» и делали ставку не на восстание, а на мирный переход к демократии. В этом смысле компартия Португалии послужила сильным раздражающим фактором для правых консерваторов и смогла мобилизовать тех на попытку контрпутча, в то время как коммунисты Испании не так сильно пугали своих противников и не являлись для последних столь мощным консолидирующим фактором.
В целом, именно коммунисты стали в Португалии главным генератором требования чистки аппарата от представителей павшего режима. За полтора года было уволено около 20 тысяч человек. Происходило это все достаточно децентрализовано и хаотично, в зависимости от темперамента того министра, который возглавил конкретное ведомство, и степени радикальности профильного профсоюза. Министерство образования, например, выгнало на улицу всех университетских деканов и всех руководителей факультетов, а студенты вообще запретили некоторым из них появляться на территории университетских городков. В изгнание отправились и многочисленные представители экономической элиты страны.
Серьёзные чистки происходили в рядах военных. Именно последние, в конце концов, подтолкнули правых к попытке контрреволюционного мятежа. Только после этого умеренное большинство сторонников демократии почувствовало опасность угрожавшую процессу демократизации и остановило чересчур увлекшихся местью радикалов. Была провозглашена политика «примирения и умиротворения». Перед этим, правда, пришлось зачистить самих радикалов.
Вообще португальским «бывшим» повезло, что умеренные оказались в стране сильны и сумели одолеть крайне-левых и крайне-правых, иначе происходящее больше походило бы не на испанский транзит, а на нашу революцию 1917 года…
В Испании, в отличие от Португалии, демократизация происходила под контролем правящих элит, поэтому никаких эксцессов, связанных с попытками «восстановить справедливость», там не наблюдалось. В первые годы демократии большинство министерских постов занимали люди, работавшие в тех же самых министерствах ещё во времена Франко. Стабилизирующую роль сыграли военные. Они пообещали не мешать транзиту, при условии, что гражданские политики будут обсуждать с ними свои ключевые шаги. Естественно, что объявлять охоту на ведьм последним в этой ситуации было не с руки.
Сравнивая португальский и испанский варианты демократизации, видишь, что как минимум в определенных обстоятельствах авторитарный режим, который начинает реформы сам, оказывается в конце концов в более выигрышном положении, чем тот, который упирается до последнего. Ничего необычного в этом выводе, на самом деле, нет. Ещё в 60-е годы, используя обширные статистические данные, Липсет доказал, что ничто так не способствует радикализации общества, как упёртость старых элит и их нежелание поделиться властью с претендующими на неё новыми социальными группами.
Сравнить опыт Португалии и Испании будет полезно не только нашим властям, но и оппозиции тоже. Она, если хочет победить, должна быть готова, подобно своим испанским коллегам, начать путь к власти с объявления широкой амнистии для всех членов и сторонников старого режима, а не кричать на каждом шагу: «Не забудем, не простим!» Чтобы создать в стране устойчивую демократию, надо как раз противоположное: забыть и простить. В противном случае уходящий режим будет упираться до последнего, а сил у него может хватить надолго.
Минимизация конфликтов на этапе перехода к демократии важна и с точки зрения ее (демократии) долгосрочной легитимности. Массовый избиратель — конформист, который не любит конфликтов. Не случайно в середине 80-х — через 10 лет после начала транзита — демократию в качестве лучшего типа политического режима называли 70 процентов опрошенных социологами испанцев и 60 процентов португальцев. Как видим, тот факт, что уходящему режиму простили все его преступления, нисколько не ослабил симпатии народа к пришедшей ему на смену демократии. Даже наоборот.
Если оппозиционеры действительно выступают за демократию, то им надо привыкать считаться с мнением большинства. Для большинства же политическая стабильность важнее абстрактной справедливости. Большинство в этом смысле вполне человеколюбиво: пусть лучше виноватый окажется ненаказанным, чем пострадает невиновный.
Тему борьбы за «историческую справедливость» надо отложить, как минимум, до тех времён, пока новые демократические институты не окрепнут как следует. Ну и понятно, что на последнее уйдёт далеко не один год. Если же не ждать, то обострение борьбы обязательно дестабилизирует политическую ситуацию, и это в ходе транзита может оказаться смерти подобно. Не стоит забывать, что из четырёх начавших демократизацию режимов, к устойчивой демократии переходит лишь один, в то время как в трёх остальных вновь побеждает авторитаризм. Ну и кроме того, надо понимать, что месть, осуществляемая в условиях ещё несформировавшихся институтов,будет реализовываться исходя из соображений «революционной целесообразности», а вовсе не требований закона. Это приведёт к тому, что архетип «кто силён, тот и прав» лишь окрепнет и это совсем не то, что нужно демократии…
Аббас Галлямов, Эхо Москвы
Оригинал публикации
О двух возможных путях развития ситуации в России на чужих примерах
Раздел: Политика | Просмотры: 36338 | Комментарии: 7